Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]
— Ну что? — спросил Борис, уводя хлопца в соседнюю комнату.
— Ничего определенного, — вздохнул Тихон, опускаясь на стул. — Обошел полсвета, только ноги сбил. Партизаны были, но их и след простыл. Я никого там не застал.
— Да-а… Вот тебе и поискали, — бросил Сергей. Он резко повернулся и ушел.
10
Что-то тихо и часто зазвенело. Авгинья приподняла голову, напрягла слух. Неужто показалось? Нет. Опять стук. Сильней, сильней. Ногтями по стеклу. Она соскочила с постели и, накинув одеяло, подошла к окну. За стеклом, в мутной ночной тьме, виднелась голова мужчины. Кто он? Мужчина заметил ее. Он сложил руки трубкой, приложил их к щели в раме и что-то зашептал. Сначала она, даже приложив ухо к окну, ничего не могла разобрать. Наконец услышала:
— Тетка Авгинья, откройте…
Она быстро отошла от окна, оделась и поспешила к двери. И открывать-то боязно. Жаль, что Бориса нет дома, не с кем посоветоваться. Но как-никак принять человека надо. Она отворила и робко отодвинулась в сторону, пропуская неизвестного вперед.
— Добрый вечер! — закрывая дверь в сенях, услышала она; в тот же миг что-то щелкнуло, и она увидела луч света. — Тетка Авгинья… Прошу извинить за беспокойство. Я к Борису.
— А вы кто же будете? — растерявшись не столько от появления неизвестного, сколько от направленного на нее света, спросила женщина, все еще стоя в сенях.
— Я?.. Забыли? — сказал неизвестный и перевел свет фонарика на себя, на свое лицо. — Узнаете?
— Роман! — вскрикнула Авгинья, удивленно разводя руками. — Ах, боженька мой… Как ты здесь очутился? А все думают, что ты в армии.
— Ну и правильно, — согласился Роман и опустил фонарик.
— Как же так?
— Вы не бойтесь, тетка Авгинья. Я в той самой армии, что и ваш сын.
— Что-то не понимаю.
— Вам Борис после объяснит. Где он? — торопливо спрашивал Роман, входя в хату. — Как же с ним увидеться? Мне некогда. Он дома?
— И дома и не дома, — неопределенно ответила Авгинья, она завесила окно одеялом, засветила лампочку и, направляясь к двери, прибавила: — Ты подожди немного…
— Только поскорей.
Она вышла из сеней, огляделась вокруг, прислушалась и через двор поспешила в садик, к сарайчику, черневшему между яблонь. Для Бориса теперь это маленькое строеньице, поставленное для хранения в нем овощей, стало вторым домом, местом его ночлега. Хотя было там неуютно, холодно, сыро, но отсюда при первом же шуме во дворе или в хате, при первом же сигнале матери или сестренки он сразу может незаметно уйти.
Борис не спал. Да и как ему уснуть, когда в Родниках в эту ночь решается важное боевое дело! На этот раз ни он и никто из живущих в Ниве и Низках не пошел на задание. Сегодня действовали из их группы одни родниковцы — Ковбец и с ним еще двое. Им передали шашки, изготовленные в Низках, и объяснили задачу. В полночь должен раздаться взрыв, его можно будет услышать и здесь, в Ниве. И вот, пожалуй, перевалило за полночь, а взрыва все еще не слышно. Разве может он уснуть?
Сад шумел размеренно и неумолчно, словно вода на плотине. Небо обложили черные тучи, но дождя не было. Борис сидел на пороге сарайчика, когда к нему подошла мать.
— Ты не спишь? — шепотом спросила она над самым его ухом. — Роман Корчик у нас, тебя спрашивает.
— Да ну?! — только и вымолвил Борис, вскочив на ноги.
Как ни спешила за ним мать, она все-таки отстала, ей не пришлось быть свидетелем встречи сына с Романом. Когда она вошла в сени, ребята уже выходили из хаты.
— Закрывайся, мама, и спи спокойно, — шепнул ей Борис, выходя следом за Романом во двор.
Осторожно, чутко прислушиваясь, они двинулись на огород. Идти в темноте было трудно, в садике Роман наткнулся на какую-то колоду и чуть не упал. Тогда Борис взял его за руку и повел рядом с собой.
— Ты не очень-то рвись вперед, а то ударишься, — сказал он и, наклонившись к уху Романа, спросил: — Послушай, как это ты пробрался к нашей хате? Ведь я был в саду и не заметил.
— Я не садом… я по улице, мимо Макарова двора шел…
— А-а… Вот оно что…
— Моим родителям ни слова. И матери своей скажи…
— А ты что, домой не заглянешь?
— Некогда, да и не стоит, только растревожу стариков. Потом как-нибудь. — В конце сада, у забора, Роман остановился. — Значит, дела у нас, Борис, такие… Ты сейчас повидаешься с Пилипом Гордеевичем Струшней.
— Ух ты, вот это новость так новость! А где ж он?
— Ждет там, на огородах, в бане, — махнул Роман в сторону речки. — Ты сейчас пойдешь туда, но сначала дай мне совет, помоги.
— А что такое?
— Помоги мне встретиться с Аринкой, дочкой Змитрока Кравцова.
— Эх, друг ты мой, не придется тебе больше встречаться с Аринкой. Уже с месяц как нет ее в живых: шла полем и наступила на мину.
— Что ты говоришь?! Вот так новость! Ай-яй… Как жаль… Какая нелепая смерть…
— Ужасно нелепая.
— И кто же вместо Аринки теперь здесь комсоргом?
— Надя Яроцкая.
— Что ж, девчина тоже хорошая. Значит, мне нужно с ней встретиться. Проводят здесь комсомольцы какую-нибудь работу, не знаешь?
— А как же, знаю, действуют. Комсомольцами нашей деревни вы в райкоме можете гордиться. Это мои первые помощники.
— Отлично! — обрадовался Роман и озабоченно спросил не то себя, не то Бориса: — Как же мне вызвать сюда Надю? Зашел бы к ней сам, да не хочу обнаруживать себя перед ее родителями. Посоветуй, что тут делать. Может, сестренку твою разбудить и послать?
— Не надо. Я сам позову.
— А тебе разве можно? Что подумают старые Яроцкие? Или, может быть, вы с Надей не скрываете от них своей подпольной работы?
— Пока скрываем, и в такое позднее время я не хожу к ним домой.
— Как же ты ее позовешь? Да тебе и к Струшне спешить надо.
— Я сейчас. Пять минут — и дело будет сделано. — Борис улыбнулся и прибавил: — Она ночует не в хате, а в клети.
Они пробрались ко двору Яроцких и остановились в саду, под стрехой пуни.
— Садись здесь и жди, — показав на бревно, лежавшее на земле, сказал Борис и подошел к калитке, видневшейся в стене.
Он просунул руку в щель под стрехой и, потянув за что-то, осторожно отворил калитку. Следя за его движениями, Роман подумал: «Эге, хлопче, да ты здесь свой, знаешь все ходы и выходы». Ему припомнились разговоры в деревне о том, что Борис ухаживает за Надей Яроцкой. Значит, разговоры эти имели основание. Роман еще больше укрепился бы в своих предположениях, если бы видел, как привычно действовал Борис дальше.
Он бесшумно отворил ворота, затем так же бесшумно пробрался под поветь. Чтобы попасть к дверям клети, надо было миновать несколько препятствий — обойти кучу хвороста, не попасть ногой в корыто, из которого едят Макаровы свиньи и гуси, не стукнуться лбом о подпоры и, наконец, не отбить себе ноги о большой плоский камень, который лежал у самых дверей. Но Борис благополучно преодолел все эти препятствия и, очутившись у двери, на какой-то миг замер.
За стеной, рядом с ним, была его Надейка. Прошли каких-нибудь два часа, как он расстался с ней на огородной стежке в густых вечерних сумерках. Может быть, она только что уснула, может быть, ей снится сейчас что-нибудь хорошее, а он должен ее потревожить. Не раз любовь или дело приводили Бориса к этим дверям. И всегда ему жаль было ее будить. Так и теперь. Хотелось, чтобы она хоть чуточку еще поспала, но надо спешить, ведь возле пуни ждет Корчик, а на огороде, в бане, — Струшня.
Борис ногтями стал царапать дверь, как это делают коты: это был их условный сигнал. Надя сразу же услышала его и вскочила с постели.
— Ты, Борис? — шепотом спросила она.
— Одевайся, выходи.
Она торопливо собралась и, отодвинув засов, осторожно отворила дверь, вышла из клети.
— Идем, тебя ждет в саду Роман Корчик, — шепнул он и, подхватив ее с порога, крепко прижал к себе.
— Роман? — удивилась и обрадовалась она.
В последний раз она видела Романа летом в середине июля, в дни, когда фронт уже был близко от них. Роман специально приезжал тогда в деревню на комсомольское собрание. Его беспокоило, что комсомольская организация несколько ослабила в те дни свою работу. Случилось это потому, что из организации на фронт ушло много парней, остались в ней молодые, неопытные комсомольцы. Роман беседовал и с отдельными комсомольцами, и с руководителями колхоза, и даже кое с кем из стариков, а вечером на собрании по-товарищески поговорил с комсомольцами, подсказал, как им работать дальше.
После того как ее выбрали комсоргом и она должна была самостоятельно решать многие сложные вопросы, ей не раз вспоминался Роман, хотелось увидеть его, посоветоваться. Особенно часто думала она о нем, когда у них возникла мысль об организации в деревне комсомольского подполья. Она понимала, что надо делать, но как делать — не знала. Однако в первые месяцы оккупации из подпольного райкома комсомола не давали о себе знать. Надя огорчалась, но не падала духом, только стала неугомоннее и настойчивее. Борис знал о ее заботах, но почему-то относился к ним неопределенно, чаще всего шутливо. Это насторожило ее, она стала уже даже обижаться на него, но вдруг он, как бы боясь, чтобы между ними не произошел разлад, привлек сначала одну ее, а затем и всех комсомольцев колхоза к подпольной работе. Она не обиделась на него за то, что он сразу, с первого дня оккупации, не посвятил ее в свои дела, наоборот, только восхитилась твердостью его характера, тем, что даже в минуты самой большой нежности он не проболтался о своих делах.
